Чудесная лодка. сборник рассказов

Ночные колокольчики

Мне очень хотелось увидеть оленя: рас­смотреть, как он ест траву, как стоит непо­движно и прислушивается к лесной тишине.

Однажды я подошёл к оленихе с оленён­ком, но они почуяли меня и убежали в крас­ные осенние травы. Я узнал это по следам. Вот-вот они были: следы в болоте на моих глазах наполнялись водой.

Слышал, как трубят олени по ночам. Где-нибудь далеко протрубит олень, а по реке до­носит эхом, и кажется — совсем рядом.

Наконец в горах я набрёл на оленью тро­пу. Олени протоптали её к одинокому кедру. Земля у кедра была солёная, и олени приходи­ли ночью лизать соль.

Я спрятался за камнем и стал ждать. Ночью светила луна и был мороз. Я задремал.

Проснулся я от тихого звона.

Как будто звенели стеклянные колоколь­чики.

По тропе мимо меня шёл олень.

Я так и не рассмотрел оленя, только слы­шал, как с каждым шагом звенела земля у не­го под копытами.

За ночь от мороза выросли тонкие ледяные стебельки.

Они росли прямо из земли. Олень разбивал их копытами, и они звенели, как стеклянные колокольчики.

Когда взошло солнце, ледяные стебельки растаяли.

Ночные колокольчики

Мне очень хотелось увидеть оленя: рассмотреть, как он ест траву, как стоит неподвижно и прислушивается к лесной тишине.

Однажды я подошёл к оленихе с оленёнком, но они почуяли меня и убежали в красные осенние травы. Я узнал это по следам. Вот-вот они были: следы в болоте на моих глазах наполнялись водой.

Слышал, как трубят олени по ночам. Где-нибудь далеко протрубит олень, а по реке доносит эхом, и кажется — совсем рядом.

Наконец в горах я набрёл на оленью тропу. Олени протоптали её к одинокому кедру. Земля у кедра была солёная, и олени приходили ночью лизать соль.

Я спрятался за камнем и стал ждать. Ночью светила луна и был мороз. Я задремал.

Проснулся я от тихого звона.

Как будто звенели стеклянные колокольчики. По тропе мимо меня шёл олень.

Я так и не рассмотрел оленя, только слышал, как с каждым шагом звенела земля у него под копытами.

За ночь от мороза выросли тонкие ледяные стебельки.

Они росли прямо из земли. Олень разбивал их копытами, и они звенели, как стеклянные колокольчики.

Когда взошло солнце, ледяные стебельки растаяли.

Маленькое чудовище

Наш корабль шёл в Анадырском заливе. Была ночь. Я стоял на корме. Льдины за бортами шуршали, ломались. Дул сильный ветер со снегом, но море было спокойно, тяжёлые льды не давали ему разбушеваться. Корабль пробирался между льдинами малым ходом. Скоро начнутся ледяные поля

Капитан вёл корабль осторожно, чтобы не врезаться в льды

Вдруг я слышу: что-то как плеснёт у самого борта, даже корабль на волне качнуло.

Смотрю: какое-то чудовище за бортом. То отплывёт, то приблизится и тяжко-тяжко вздыхает. Исчезло, появилось впереди корабля, вынырнуло у самой кормы, вода от его всплесков зелёным светом горит.

Кит! А какой, никак не разберу.

Всю ночь за кораблём плыл и вздыхал.

А на рассвете разглядел я его: голова тупая, как кувалда, длинная ни у одного зверя такой нет, глазки крошечные, а ноздря всего одна. Из воды её высунет, фонтан пара выпустит, вздохнёт тяжело и опять уйдёт под воду.

Это молодой кашалот.

Тут проснулся капитан, вышел на палубу.

Я спросил у него:

— Что это он плывёт за нами?

— Да верно, принял наше судно за кита. Молодой ещё, молоко на губах не обсохло. И видно, отстал от матери, от своего стада. Все кашалоты, как начинаются осенние штормы, уходят к экватору.

Пока капитан рассказывал, кашалот отстал от корабля и поплыл на юг. Фонтан его ещё долго был виден между льдами, потом исчез.

— Экватор пошёл искать, — сказал капитан.

Тут даже и я вздохнул: найдёт ли это маленькое чудовище свою маму?

Бобрёнок

Весной снег быстро растаял, вода поднялась и затопила бобровую хатку.

Бобры перетащили бобрят на сухие листья, но вода подобралась ещё выше, и пришлось бобрятам расплываться в разные стороны.

Самый маленький бобрёнок выбился из сил и стал тонуть.

Я заметил его и вытащил из воды. Думал, водяная крыса, а потом вижу хвост лопаточкой, и догадался, что это бобрёнок.

Дома он долго чистился и сушился, потом нашёл веник за печкой, уселся на задние лапки, передними взял прутик от веника и стал его грызть.

После еды бобрёнок собрал все палочки и листики, подгрёб под себя и уснул.

Послушал я, как бобрёнок во сне сопит. «Вот, — думаю, — какой спокойный зверёк — можно его одного оставить, ничего не случится!»

Запер бобрёнка в избе и пошёл в лес.

Всю ночь я бродил по лесу с ружьём, а утром вернулся домой, открыл дверь, и…

Что же это такое? Как будто я в столярную мастерскую попал!

По всему полу белые стружки валяются, а у стола ножка тонкая-тонкая: бобрёнок её со всех сторон подгрыз. А сам спрятался за печку.

За ночь вода спала. Посадил я бобрёнка в мешок и поскорее отнёс к реке.

С тех пор как встречу в лесу поваленное бобрами дерево, так сразу подумаю про бобрёнка, который подгрыз мой стол.

Чудесная лодка

Мне надоело жить в городе, и весной я уе­хал в деревню к знакомому рыбаку Михею. Михеев домик стоял на самом берегу речки Северки.

Чуть свет Михей уплывал на лодке рыба­чить. В Северке водились огромные щуки. Всю рыбу они держали в страхе; попадались пло­тички прямо из щучьей пасти — на боках че­шуя ободрана, будто оцарапали гребёнкой.

Каждый год Михей грозился поехать в го­род за щучьими блёснами, да никак не мог со­браться.

Но однажды Михей вернулся с реки серди­тый, без рыбы. Он молча затащил лодку в ло­пухи, велел мне-не пускать соседских ребят и уехал в город за блёснами.

Я сел у окна и стал смотреть, как по лодке бегает трясогузка.

Потом трясогузка улетела, и к лодке подо­шли соседские ребята: Витя и его сестра Таня. Витя осмотрел лодку и стал тащить её к воде. Таня сосала палец и смотрела на Витю. Витя закричал на неё, и они вместе спихнули лодку в воду.

Тогда я вышел из домика и сказал, что брать лодку нельзя.

— Почему? — спросил Витя.

Я сам не знал почему.

— Потому, — сказал я, — что лодка эта чудесная! .

Таня вынула палец изо рта:

— А-чем она чудесная?

— Мы только до поворота доедем и обрат­но,— сказал Витя.

До речного поворота было далеко, и, пока ребята плыли туда и обратно, я всё придумы­вал что-нибудь чудесное и удивительное.

Прошёл час. Ребята вернулись обратно, а я так ничего и не придумал.

— Ну, — спросил Витя, — чем же она чу­десная? Простая лодка, один раз даже на мель села и течёт!

— Да, чем она чудесная?— спросила Таня.

— А вы разве ничего не заметили? — ска­зал я, а сам старался поскорей что-нибудь придумать.

— Нет, ничего не заметили, — сказал Витя ехидно.

— Конечно, ничего! — сказала сердито Таня.

— Так, значит, ничего и не заметили? — спросил я, а сам хотел уже удрать от ребят.

Витя замолчал и стал вспоминать. Таня сморщила нос и тоже стала вспоминать.

— Видели следы цапли на песке, — робко сказала Таня.

— Ещё видели, как уж плывёт, только го­ловка из воды торчит,— сказал Витя.

Потом они вспомнили, что зацвела водяная гречиха и ещё видели белый бутон кувшинки под водой. Витя рассказал, как стайка маль­ков выпрыгнула из воды, спасаясь от щуки. А Таня поймала большую улитку, а на улит­ке ещё сидела маленькая улиточка…

— Разве всё это не чудесно? — спросил я.

Витя подумал и сказал:

— Чудесно!

Таня засмеялась и закричала:

— Ещё как чудесно!

Чудесная лодка

Мне надоело жить в городе, и весной я уехал в деревню к знакомому рыбаку Михею. Михеев домик стоял на самом берегу речки Северки.

Чуть свет Михей уплывал на лодке рыбачить. В Северке водились огромные щуки. Всю рыбу они держали в страхе: попадались плотвички прямо из щучьей пасти — на боках чешуя ободрана, как будто оцарапали гребёнкой.

Каждый год Михей грозился поехать в город за щучьими блёснами, да никак не мог собраться.

Но однажды Михей вернулся с реки сердитый, без рыбы. Он молча затащил лодку в лопухи, велел мне не пускать соседских ребят и уехал в город за блёснами.

Я сел у окна и стал смотреть, как по лодке бегает трясогузка.

Потом трясогузка улетела и к лодке подошли соседские ребята: Витя и его сестра Таня. Витя осмотрел лодку и стал тащить её к воде. Таня сосала палец и смотрела на Витю. Витя закричал на неё, и они вместе спихнули лодку в воду.

Тогда я вышел из домика и сказал, что брать лодку нельзя.

Почему? — спросил Витя.

Я сам не знал почему.

Потому, — сказал я, — что лодка эта чудесная!

Таня вынула палец изо рта.

А чем она чудесная?

Мы только до поворота доедем и обратно, — сказал Витя.

До речного поворота было далеко, и, пока ребята плыли туда и обратно, я всё придумывал что-нибудь чудесное и удивительное.

Прошёл час. Ребята вернулись обратно, а я так ничего и не придумал.

Ну, — спросил Витя, — чем же она чудесная? Простая лодка, один раз даже на мель села и течёт!

Да, чем она чудесная? — спросила Таня.

А вы разве ничего не заметили? — сказал я, а сам старался поскорей что-нибудь придумать.

Нет, ничего не заметили, — сказал Витя ехидно.

Конечно, ничего! — сказала сердито Таня.

Так, значит, ничего и не заметили? — спросил я громко, а сам хотел уже удрать от ребят.

Витя замолчал и стал вспоминать. Таня сморщила нос и тоже стала вспоминать.

Видели следы цапли на песке, — робко сказала Таня.

Ещё видели, как уж плывёт, только головка из воды торчит, — сказал Витя.

Потом они вспомнили, что зацвела водяная гречиха, и ещё видели белый бутон кувшинки под водой. Витя рассказал, как стайка мальков выпрыгнула из воды, спасаясь от щуки. А Таня поймала большую улитку, а на улитке ещё сидела маленькая улиточка…

Разве всё это не чудесно? — спросил я.

Витя подумал и сказал:

Чудесно!

Таня засмеялась и закричала:

Ещё как чудесно!

Рассказы Снегирева. «Обитаемый остров»

В первую книгу-сборник рассказов о природе вошли 4 коротких произведения. Все они объединены одной тематикой и повествуют о животном мире Тихого океана. Снегирев написал их на основе своих личных наблюдений во время одной из экспедиций.

Один из рассказов писателя Геннадия Снегирева, включенный в этот сборник, называется «Лампанидус». Лампанидус — это маленького размера рыбка, называемая иногда «рыбой-лампочкой» из-за того, что по всему ее телу размещены небольшие огоньки с синеватым свечением.

В рассказе «Обитаемый остров», по которому книга и получила свое название, говорится о высадке на небольшой остров, на котором из живых существ обнаруживается только птица кайра.

Ука

Собирал я на болоте клюкву. Набрал полкорзинки, а солнце уже низко: из-за леса выглядывает, вот-вот скроется.

Спина устала немножко, распрямился я, смотрю — пролетела цапля. Наверное, спать. Она на болоте давно живёт, я её всегда вижу, когда она пролетает.

Солнце уже зашло, а светло ещё, небо на том месте красное-красное. Тихо вокруг, только кто-то кричит в камышах, не очень громко, а слышно далеко: «Ук!» Подождёт немножко и опять: «Ук!»

Кто же это такой? Я этот крик и раньше слышал, только не обращал внимания. А сейчас мне как-то любопытно стало: может, это цапля так кричит?

Стал я ходить около этого места, где крик слышен. Близко совсем кричит, а никого нет. Темно скоро будет. Пора домой. Только немного прошёл — и вдруг кричать перестало, не слышно больше.

«Ага, — думаю, — значит, здесь!» Притаился я, стою тихо-тихо, чтоб не спугнуть. Долго стоял, наконец на кочке, совсем рядом, откликнулось: «Ук!» — и опять тишина.

Присел я, чтоб получше разглядеть, смотрю — лягушечка сидит и не шевелится. Маленькая совсем, а кричит так громко!

Поймал я её, в руке держу, а она даже не вырывается. Спинка у неё серая, а брюшко красное-красное, как небо над лесом, где зашло солнце. Посадил я её в карман, корзиночку с клюквой взял — и домой. В окнах у нас уже свет зажгли, наверно, сели ужинать.

Пришёл я домой, дедушка меня спрашивает:

— Куда ходил?

— Ловил укалку.

Он не понимает.

— Что, — говорит, — за укалка такая?

Полез я в карман, чтоб её показать, а карман пустой, только немножко мокрый. «У, — думаю, — противная Ука! Хотел её дедушке показать, а она убежала!»

— Дедушка, — говорю, — ну, знаешь, Ука такая — она вечером всегда на болоте кричит, с красным животом.

Дедушка не понимает.

— Садись, — говорит, — ешь да спать ложись, завтра разберёмся.

Встал я утром и весь день ходил, всё про Уку думал: вернулась она на болото или нет?

Вечером пошёл я опять на то же место, где поймал Уку. Долго стоял, всё слушал: не закричит ли.

«Ук!» — где-то сзади крикнула. Я её искал, искал, так и не нашёл. Подойдёшь поближе — молчит. Отойдёшь — опять начинает кричать. Наверное, она спряталась под кочку.

Надоело мне её искать, пошёл я домой.

Зато теперь-то я знаю, кто на болоте вечером так громко укает. Не цапля это, а маленькая Ука с красным животиком.

Морская свинка

За нашим садом — забор. Кто там живёт, не знал я раньше. Совсем недавно узнал. Ловил я в траве кузнечиков, смотрю — глаз из дырки в заборе на меня смотрит.

— Кто ты? — спрашиваю.

А глаз молчит и всё смотрит, за мной подглядывает. Смотрел, смотрел, а потом говорит:

— А у меня морская свинка есть!

Интересно мне стало: простую свинку я знаю, а морскую никогда не видел.

— У меня, — говорю, — ёжик был живой. А почему свинка морская?

— Не знаю, — говорит. — Наверное, она в море раньше жила. Я её в корыто сажал, а она воды боится, вырвалась и убежала под стол!

Захотелось мне морскую свинку посмотреть.

— А как, — говорю, — тебя зовут?

— Серёжа. А тебя как?

Подружились мы с ним.

Побежал Серёжа за морской свинкой, я в дырку за ним смотрю. Долго его не было. Вышел Серёжа из дома, в руках несёт какую-то рыжую крысу.

— Вот, — говорит, — она не хотела идти, у ней дети скоро будут: не любит, чтобы её за живот трогали, рычит!

— А где же у неё пятачок?

Серёжа удивляется:

— Какой пятачок?

— Как какой? У всех свиней на носу пятачок есть!

— Нет, когда мы её покупали, у неё пятачка не было.

Стал я Серёжу расспрашивать, чем он кормит свинку.

— Она, — говорит, — любит морковку, но молоко тоже пьёт.

Не успел мне Серёжа всё рассказать, его позвали домой.

На другой день я гулял возле забора и смотрел в дырку: думал, Серёжа выйдет, свинку вынесет. А он так и не вышел. Дождь капал, и, наверное, мама его не пустила. Стал я гулять по саду, смотрю — под деревом что-то рыжее лежит в траве.

Подошёл я поближе, а это Серёжина морская свинка. Обрадовался я, только не пойму, как она к нам в сад попала. Стал я забор осматривать, а там внизу дыра. Свинка, наверное, через эту дырку пролезла. Взял я её в руки, она не кусается, только нюхает пальцы и вздыхает. Промокла вся. Принёс я свинку домой. Искал, искал морковку, так и не нашёл. Кочерыжку от капусты ей дал, она кочерыжку съела и под кроватью на коврике уснула.

Я сижу на полу, смотрю на неё и думаю: «А что, если Серёжа узнает, у кого свинка живёт? Нет, не узнает: я её на улицу выносить не буду!»

Вышел я на крыльцо, слышу — где-то близко тарахтит машина. Подошёл к забору, в дырку заглянул, а это у Серёжи во дворе стоит грузовая машина, на неё грузят вещи. Серёжа под крыльцом шарит палкой — наверное, ищет морскую свинку. Серёжина мама в машину подушки положила и говорит:

— Серёжа! Скорей надевай пальто, сейчас поедем!

Серёжа заплакал:

— Нет, не поеду, пока не найду свинку! У неё дети скоро будут, она, наверное, под домом спряталась!

Жалко мне Серёжу стало, позвал я его к забору.

— Серёжа, — говорю, — кого ты ищешь?

Подошёл Серёжа, а сам всё плачет:

— Свинка моя пропала, а тут ещё уезжать надо!

Я ему говорю:

— Свинка твоя у меня, она к нам в сад забежала. Я тебе её сейчас вынесу.

— Ой, — говорит, — как хорошо! А я-то думал: куда она делась?

Принёс я ему свинку и подсунул под забор.

Серёжу мама зовёт, машина уже гудит.

Схватил Серёжа свинку и говорит мне:

— Знаешь что? Я тебе обязательно, когда она детей родит, маленькую свинку дам. До свиданья!

Сел Серёжа в машину, мама его плащом укрыла, потому что дождь пошёл.

Свинку Серёжа тоже плащом укрыл. Когда машина уезжала, Серёжа мне рукой махал и кричал что-то, я не разобрал — наверное, про свинку.

Размножение

Как уже было сказано выше, с зимовки скворцы возвращаются одними из первых, принося в наши края на своих крыльях весну. Сначала прилетают, как правило, самцы и сразу начинают искать комфортные места для формирования своих гнезд.

Еще всюду лежит снег, едва наметились первые проталины, а женихи уже пробуют свои голоса. Так, в Швеции и Восточной Европе певца можно услышать в конце февраля, у нас, в средней полосе России, в середине марта, а в северных областях – в начале мая. Через некоторое время появляются самки. К их прилету самцы успевают не только занять место для гнезда и отточить свои музыкальные способности, но еще и подраться со своими соседями-конкурентами.

Место для будущего дома выбирает самец. Это должно быть закрытое пространство природного или рукотворного происхождения. Он высматривает в округе дупло, щель в скале, нору высокого берега реки, углубление под крышей, пустоты за обшивкой дома или окна.

Скворец не может долбить дерево, как дятел, поэтому охотно занимает предложенные человеком деревянные скворечники, часто выселяя из них воробьев.

Интересный момент: иногда жених отмечает место для будущего гнезда, принося пучок травы или даже цветок, дополнительный «галантный жест», рассчитанный на то, чтобы самка выбрала именно его.

Когда место гнездования выбрано, скворец принимается исполнять свои лучшие арии, на которые откликается самка. Орнитологи установили, что половина  самцов полигамны и ухаживают сразу за несколькими самками, но остаются с самой первой.

В семействе скворца постройкой гнезда занимается в основном самка, ее партнер помогает разве что добывать строительный материал: веточки, солому, стебли травы, мох, птичий пух. Короче, для подстилки птицы тащат все, что могут раздобыть во дворе, в лесу или на лугу.

Скворцы выводят птенцов дважды в год. Первую кладку яиц (в зависимости от региона) самка делает с середины апреля до середины мая. У обыкновенных скворцов  обычно 5–6 голубых  яиц  размером 19 -30 мм (самка откладывает их по одному в сутки). Это немного, но зато родители успевают вывести птенцов дважды за лето.

Самка насиживает кладку в среднем 14 дней, ненадолго отлучаясь, чтобы поесть. В её отсутствие этим занимается будущий отец.

Вылупившиеся скворчата едва покрыты белесым пушком, они беспомощны, но уже могут оставаться одни, пока родители добывают корм. Делают это оба родителя одновременно. Малыши невероятно прожорливы, поэтому чтобы накормить своих детишек, папка с мамкой совершают до 300-400 вылетов в день в поисках корма.

Скворцы-желторотики сначала едят только мягких гусениц и червей, позже родители потчуют их кузнечиками, жуками и даже улитками. Через 20 дней птенцы готовы питаться самостоятельно, но родители ещё дней пять будут проявлять заботу о них.

В трехнедельном возрасте птенцы понемногу начинают летать (нередко взрослым скворцам приходится хитростью подталкивать желторотиков к первому полёту, например, выманивая их из гнезда лакомым кусочком), а еще через пару недель становятся вполне самостоятельными.

Интересный момент: Скворцы, высиживая, а затем охраняя свое потомство, всегда находятся рядом с гнездом, стараясь не подпускать к нему других птиц. Кормятся они с полей, огородов и с дач, а также берегов близлежащих водоемов.

После того, как птенцы второй кладки покинут гнезда, скворцы вновь собираются в стаи и готовятся к отлету. Перелёт скворцов – это особое зрелище. Птицы собираются в огромные стаи, состоящие из нескольких тысяч особей, и взлетают группами с интервалом в несколько минут. При этом синхронно и очень красиво летят высоко в небе, совершая все повороты единообразно и синхронно.

Верблюжья варежка

Вязала мне мама варежки, тёплые, из ове­чьей шерсти.

Одна варежка уже готова была, а вторую мама до половины только связала — на ос­тальное не хватило шерсти. На улице холодно/ весь двор снегом замело, гулять меня без ва­режек не пускают — боятся, что отморожу ру­ки. Сижу я у окна, смотрю, как синицы на бе­рёзе прыгают, ссорятся: наверное, жучка не поделили.

Мама сказала:

— Подожди до завтра: утром к тёте Даше пойду, попрошу шерсти.

Хорошо ей говорить «до завтра», когда я сегодня гулять хочу! Вон со двора к нам дя­дя Федя, сторож, идёт без варежек. А меня не пускают.

Вошёл дядя Федя, снег веником отряхнул и говорит:

— Мария Ивановна, там дрова на верб­людах привезли. Будете брать? Хорошие дро­ва, берёзовые.

Мама оделась и пошла с дядей Федей дро­ва смотреть, а я из окошка выглядываю, хочу верблюдов увидать, когда они с дровами выез­жать будут.

С одной подводы дрова выгрузили, верб­люда вывели и привязали у забора. Большой такой, лохматый. Горбы высокие, как кочки на болоте, и набок свешиваются. Вся морда верблюда покрыта инеем, и губами он что-то всё время жуёт — наверное, хочет плюнуть;

Смотрю я на него, а сам думаю: «Вот у ма­мы шерсти на варежки не хватает — хорошо бы верблюда остричь, только немножко, что­бы он не замёрз».

Надел я быстро пальто, валенки. Ножницы в комоде нашёл, в верхнем ящике, где всякие нитки, иголки лежат, и вышел на двор. Подо­шёл к верблюду, погладил бок. Верблюд ниче­го, только косится подозрительно и всё жуёт.

Залез я на оглоблю, а с оглобли сел вер­хом между горбами.

Повернулся верблюд посмотреть, кто там копошится, а мне страшно: вдруг плюнет или сбросит на землю. Высоко ведь!

Достал я потихоньку ножницы и стал пе­редний горб обстригать, не весь, а самую ма­кушку, где шерсти больше. Настриг целый карман, начал со второго горба стричь, чтобы горбы были ровные. А верблюд ко мне повер­нулся, шею вытянул и нюхает валенок.

Испугался я сильно: думал, ногу укусит, а он только полизал валенок и опять жуёт.

Подровнял я второй горб, спустился на зе­млю и побежал скорей в дом. Отрезал кусок хлеба, посолил и отнёс верблюду — за то, что он мне дал шерсти. Верблюд сначала соль сли­зал, а потом съел хлеб.

В это время мама пришла, дрова выгрузи­ли, второго верблюда вывели, моего отвязали, и все уехали.

Мама меня дома бранить стала:

— Что же ты делаешь? Ты же простынешь без шапки! .   ‘

А я правда шапку забыл надеть. Вынул я из кармана шерсть и маме показал — целая куча, совсем как овечья, только рыжая.

Мама удивилась, когда я рассказал, что это мне дал верблюд.

Из этой шерсти мама напряла ниток. Це­лый клубок получился, варежку довязать хва­тило и ещё осталось. И теперь я хожу гулять в новых варежках. Левая обыкновенная, а правая верблюжья. Она до половины рыжая, и когда я смотрю на неё, то вспоминаю верб­люда.

Белек

Куда ни глянешь, вокруг одни льдины. Бе­лые, зеленоватые, блестящие на солнце. Я стал вглядываться в узкую полоску воды, ко­торую разрезал во льдах наш корабль.

И вдруг я увидел два чёрных глаза. Они смотрели на меня прямо со льдины, медленно проплывавшей мимо.

— Стой! Стой! Кто-то за бортом! — закри­чал я.

Корабль замедлил ход и остановился. Пришлось спустить шлюпку и вернуться к льдине.

Льдина была покрыта искрящимся снегом. И на снегу, как на одеяле, лежал белёк — де­тёныш тюленя.

Тюлени оставляют своих малышей на льду, и только утром приплывает к бельку мать, покормит молоком и опять уплывает, а он весь день лежит на льдине, весь белый, мягкий, как плюшевый. И, если бы не большие чёрные глаза, я его не заметил бы.

Положили белька на палубу и поплыли дальше.      

Я принёс ему бутылочку молока, но белёк пить не стал, а пополз к борту. Я оттащил его обратно, и вдруг из его глаз покатилась сна­чала одна слеза, потом вторая и так и посыпа­ли градом. Белёк молча плакал. Матросы за­шумели и сказали, что надо скорее положить его на ту льдину. Пошли к капитану. Капи­тан поворчал-поворчал, но всё же развернул корабль. Льды ещё не сомкнулись, и по водя­ной дорожке мы пришли на старое место. Там белька снова положили на снежное одея­ло, только на другую льдину. Он почти пере­стал плакать. Наш корабль поплыл дальше.