Крестьянин и Смерть
(La Mort et le Bucheron)
Набрав валежнику порой холодной, зимней,
Старик, иссохший весь от нужды и трудов,
Тащился медленно к своей лачужке дымной,
Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.
Нес, нес он их и утомился,
Остановился,
На землю с плеч спустил дрова долой,
Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:
«Куда я беден, Боже мой!
Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,
А там подушное, боярщина, оброк…
И выдался ль когда на свете
Хотя один мне радостный денек?»
В таком унынии, на свой пеняя рок,
Зовет он Смерть: она у нас не за горами,
А за плечами.
Явилась вмиг
И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»
Увидевши ее свирепую осанку,
Едва промолвить мог бедняк, оторопев:
«Я звал тебя, коль не во гнев,
Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».
Из басни сей
Нам видеть можно,
Что как бывает жить ни тошно,
А умирать еще тошней.
И. Крылов.
Заимствовано у Эзопа (см. предыдущее примечание), — на русский язык эту басню, кроме Крылова, переводили Тредьяковский, Сумароков, Державин, Хвостов.
Дуб и Трость
(Le Chene et le Roseau)
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
«Поистине, роптать ты вправе на природу,
Сказал он,- воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
Ты зашатаешься, начнешь слабеть
И так нагнешься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям и грозам,
Стою и тверд и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром:
Тебе всё бурей — мне всё кажется зефиром.
Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
«Ты очень жалостлив,-сказала Трость в ответ,
Однако не крушись: мне столько худа нет.
Не за себя я вихрей опасаюсь;
Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
Твою не одолела крепость
И от ударов их ты не склонял лица;
Но-подождем конца!»
Дуб и Трость
Едва лишь это Трость сказала,
Вдруг мчится с северных сторон
И с градом и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится,- к земле Тростиночка припала,
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел-и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
И. Крылов.
Сюжет заимствован у Эзопа и у Авиана (см. примеч. к басне 7).
1. Чиновник, передающий волю падишаха и вводящий к нему посланников.
Лягушка и Вол
(La Grenouille qui veut se faire aussi grosse que le Boeuf)
Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
Она завистлива была
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?»
Подруге говорит. «Нет, кумушка, далёко!»
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
Ну, каково?
Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего».
«Ну, как теперь?» — «Все то ж». Пыхтела да
пыхтела
И кончила моя затейница на том,
Что, не сравнявшися с Волом,
С натуги лопнула и — околела.
Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин.
И. Крылов
Содержание басни заимствовано у Федра. В измененном виде эту басню рассказывает Гораций в конце одной из своих сатир.
Лисица и Аист
(Le Renard et la Cigogne)
Лиса, скупая от природы,
Вдруг хлебосолкою затеяла прослыть.
Да только как тут быть,
Чтоб не вовлечь себя в излишние расходы?
Вопрос мудрен — решит его не всяк,
Но для Лисы такой вопрос пустяк:
Плутовка каши жидкой наварила,
Ее на блюдо тонко наложила,
И Аиста зовет преважно на обед.
На зов является сосед,
И оба принялись за поданное блюдо.
Ну, кашка, хоть куда! Одно лишь худо,
Что Аист есть так не привык:
Он в блюдо носом тык да тык,
Но в клюв ему ни крошки не попало;
А Лисанька меж тем в единый миг
Всю кашу языком слизала.
Вот Аист в свой черед,
Чтоб наказать Лису, а частью для забавы,
Ее на завтра ужинать зовет.
Нажарил мяса он, сварил к нему приправы,
На мелкие кусочки накрошил
И в узенький кувшин сложил.
Меж тем Лиса, почуяв запах мяса,
Пришла голодная, едва дождавшись часа,
И ну, что было сил,
Давай вокруг стола юлить и увиваться
И щедрости сосуда удивляться.
Но лесть ей тут не помогла:
По клюву Аисту кувшин пришелся впору,
У гостьи ж мордочка чресчур была кругла…
Лисица и Аист
И жадная Кума ни с чем, как и пришла,
Поджавши хвост, к себе убралась в нору. Г-т
Г-т.
Заимствовано у Федра. Была переведена Сумароковым («Лисица и Журавль»).
Стрекоза и Муравей
(La Cigale et la Fourmi)
Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Все прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
«Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой,
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!»
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?»
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило».
«А, так ты…» — «Я без души
Лето целое все пела».
«Ты все пела? это дело:
Так поди же, попляши!»
И. Крылов
Содержание басни заимствовано у Эзопа. Она имеется также в сборнике Бабрия (III в. по Р. X.), собравшего и рассказавшего простым народным языком в стихах многие Эзоповы басни и, вероятно, писавшего басни самостоятельно. Позже басня эта вызвала множество подражаний как у латинских, так и у многих французских предшественников Лафонтена. На русский язык, кроме Крылова, ее переводили Хемницер и Сумароков. — Руссо в своем «Эмиле» осуждал эту басню, как «учащую детей жестокости»; но, конечно, Лафонтен хотел только осудить беспечность и леность и показать их последствия.
Учитель и Ученик
(L’Enfant et le Maitre d’ecole)
Шалун великий, Ученик,
На берегу пруда резвяся, оступился,
И в воду опустясь, ужасный поднял крик.
По счастию за сук он ивы ухватился,
Которая шатром
Нагнула ветви над прудом.
На крик Ученика пришел его Учитель,
Престрогий человек и славный сочинитель.
«Ах, долго ли тебе во зло употреблять
Мое примерное терпенье?
Воскликнул педагог. — Не должно ль наказать
Тебя за шалости, дурное поведенье?
Несчастные отец и мать! жалею вас!
Ну как пойдешь ты мокрый в класс?
Не станут ли тебе товарищи смеяться?
Чем здесь в пруду купаться,
Учил бы лучше ты урок.
Забыл ты, негодяй, мои все приказанья;
Забыл, что резвость есть порок!
Достоин ты, весьма достоин наказанья;
И, ergo, надобно теперь тебя посечь».
Однако же педант не кончил этим речь,
Учитель и Ученик
Он в ней употребил все тропы и фигуры
И декламировал, забывшись до того,
Что бедный ученик его,
Который боязлив и слаб был от натуры,
Лишился вовсе чувств, как ключ пошел на дно.
Без разума ничто учение одно.
Не лучше ль мне поторопиться
Помочь тому, кто впал от шалости в беду?
За это ж с ним браниться
И после время я найду.
Измайлов.
Заимствована из сборника басен на арабском языке, относящегося к XII или XIII веку и известного под названием «Locman». По арабскому мифическому сказанию Локман был мудрец, живший до Магомета. Басня рассказана также у Рабле (в «Гаргантюа и Пантагрюель»). На русский язык басня переведена также Сумароковым («Учитель и Ученик»).
Ворона и Лисица
(Le Corbeau et le Renard)
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Ворона и Лисица
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать-было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близехонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие перышки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье сперло,
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.
И. Крылов
То же содержание в баснях Эзопа и Федра, а также в многочисленных им подражаниях, из которых замечательнейшее-в известном средневековом (XII в.) романе о Лисице. Руссо находит басню, как и предыдущую, не нравственной, учащей самой низкой лести. Крылов придал басне, как и предыдущей, русский народный характер.
Городская и полевая Крысы
(Le Rat de ville et le Rat de champs)
Однажды Крыса городская
На пир к себе землячку позвала.
Землячка ж та была
Провинциалка — Крыса полевая.
Вот гостья в барский дом является на зов.
Там в зале, на ковре французском,
Хозяйка ждет ее. Обед уже готов,
И счету нет всем яствам и закускам.
Какая роскошь! подлинно что рай!
С господского стола за месяц все объедки,
Приберегла хозяйка для соседки
Что хочешь, то и выбирай!
Тут, насказав любезностей несчетно,
И весело болтая всякий вздор,
Уселись Крысы на ковер
И принялись за яства беззаботно.
Вдруг слабый шум раздался у дверей…
Хозяйка взвизгнула, кричит: «Беги скорей!»
И в угол шмыг; за нею гостья следом.
Но вскоре шум замолк, и потчевать обедом
Хозяйка гостью снова начала.
«Пойдем, — промолвила она,
Теперь все тихо, слава Богу!»
А гостья ей в ответ:
«Нет, милая, прощай! Хоть вкусен твой обед,
А мне пора в дорогу.
Прошу теперь ко мне: я ем не на коврах,
И редких блюд таких в деревне не бывает,
Зато в обеде мне никто уж не мешает,
И радостей моих не прерывает страх».
Г-т.
Содержание этой Эзоповой басни искусно рассказано также в одной из сатир Горация. На русский язык она, как и предшествующие 2, 3, 4 и 5, отдаленно переведена Сумароковым, вообще охотно перелагавшим басни Лафонтена.
Человек и его Изображение
(L’Homme et son Image)
Герцогу де Ларошфуко.
Жил некто; сам себя любя,
И без соперников, на диво
Считал красавцем он себя,
Найдя, что зеркала показывают криво.
И счастлив был, гордясь собой,
Он в заблуждении упрямом.
Представлены услужливой судьбой,
Советники, столь дорогие дамам,
Напрасно перед ним являлися гурьбой
Повсюду зеркала: в окне у фабрикантов,
На поясе у модниц и у франтов,
Во всех домах! И вот, страшась зеркал,
Что делает Нарцисс?- бежит в уединенье.
Но там ручей прозрачный протекал.
Разгневанный, в недоуменьи,
В струях свое он видит отраженье
И прочь бежит от светлого ручья,
Но сожаленье затая:
Настолько тот ручей заманчив и прекрасен.
Смысл этой басни очень ясен:
Тот, кто в себя без памяти влюблен
Души подобье нашей он,
А зеркала-чужие заблужденья;
Нам образ наш являют зеркала
В правдивом воспроизведенье.
Ручей же, чья вода светла
Составленное в назиданье
Полезных «правил» мудрое собранье.
О. Чюмина.
Сюжет басни принадлежит самому Лафонтену. Герцог Франсуа де Ларошфуко (1613-1680) был другом и покровителем Баснописца. В конце басни Лафонтен намекает на его книгу «Reflexions et Maximes morales», вышедшую первым изданием в 1666 году. Предполагают, что сама идея басни внушена Лафонтену рисунком на заглавном листе этой книги. На этом рисунке изображен нагой Амур, срывающий с лица бюста Сенеки маску вместе с прикрепленным к ней лавровым венком и с сардоническою улыбкою указывающий пальцем на обезображенную угрызениями совести фигуру философа. На пьедестале бюста надпись: Quid vetat.
Ласточка и Птички
(L’Hirondelle et les petits Oiseaux)
Летунья Ласточка и там, и сям бывала,
Про многое слыхала,
И многое видала,
А потому она
И боле многих знала.
Пришла весна,
И стали сеять лен. «Не по сердцу мне это!
Пичужечкам она твердит.
-Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето,
И это семя вам напасти породит,
Произведет силки и сетки,
И будет вам виной
Иль смерти, иль неволи злой;
Страшитесь вертела и клетки!
Но ум поправит все, и вот его совет:
Слетитесь на загон и выклюйте все семя».
«Пустое!-рассмеясь, вскричало мелко племя.
Как будто нам в полях другого корма нет!»
Чрез сколько дней потом, не знаю,
Лен вышел, начал зеленеть,
А Птичка ту же песню петь:
«Эй, худу быть! еще вам, Птички, предвещаю:
Не дайте льну созреть;
Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!»
«Молчи, зловещая вралиха!
Вскричали Птички ей.
Ты думаешь легко выщипывать все поле!»
Еще прошло десяток дней,
А может и гораздо боле;
Лен вырос и созрел.
«Ну, Птички, вот уж лен поспел;
Ласточка и птички
Как хочете меня зовите,
Сказала Ласточка, — а я в последний раз
Еще пришла наставить вас:
Теперь того и ждите,
Что пахари начнут хлеб с поля убирать,
А после с вами воевать:
Силками вас ловить, из ружей убивать
И сетью накрывать;
Избавиться такого бедства
Другого нет вам средства,
Как дале, дале прочь. Но вы не журавли,
Для вас ведь море край земли;
Так лучше ближе приютиться,
Забиться в гнёздышко, да в нем не шевелиться».
«Пошла, пошла! других стращай
Своим ты вздором!
Вскричали Пташечки ей хором.
А нам гулять ты не мешай!»
И так они в полях летали, да летали,
Да в клетку и попали.
Всяк только своему рассудку вслед идет:
А верует беде не прежде, как придет.
Дмитриев.
Сюжет заимствован у Эзопа.
Карман
(La Besace)
Однажды объявил Юпитер всемогущий:
— Пускай все то, что дышит и живет,
К подножью моему предстанет в свой черед.
E если чем-либо в природе, им присущей,
Хотя один доволен не вполне
Пусть безбоязненно о том заявит мне:
Помочь беде согласен я заране.
По праву слово Обезьяне
Предоставляю я. Взгляни
На остальных зверей, наружность их сравни
Карман
С твоею собственной. Довольна ль ты собою?
— «А почему же нет?
Я не обижена судьбою!
Она промолвила в ответ.
И, кажется, ничем других не хуже.
А вот в Медведе все настолько неуклюже,
Что братцу моему дала бы я совет,
Чтоб он не дозволял писать с себя портрет!
Тут выступил Медведь,-но от него напрасно
ждали жалоб;
Найдя, что сам сложен прекрасно он,
Глумился он над тем, как безобразен Слон:
-Вот уши уменьшить кому не помешало б,
Прибавив кое что к хвосту!
Не лучше в свой черед отнесся Слон к Киту:
На вкус его тот слишком был громаден.
А Муравей, в сужденьях беспощаден,
Нашел, что Клещ чрезмерно мал,
(Себя же самого гигантом он считал).
Так, выслушав всех нелицеприятно,
Довольный, отослал Юпитер их обратно.
Но люди более всего
Явились тут в суждениях нелепы,
Себе прощая все, другим же-ничего…
Мы к собственным порокам слепы,
А для грехов чужих имеем рысий взгляд.
Всех на один и тот же лад
Нас мастер вылепил: свои изъяны
Подалее от глаз
Мы прячем, в задние карманы,
Грехи же ближнего мы носим напоказ.
О. Чюмина.
Сюжет — у Эзопа и Федра, а также в басне латинского поэта IV в. по Р. X. Руфия Феста Авиана (Simia et Jupiter).
Предостережение богов Симониду
(Simonide, preserve par les Dieux)
Перехвалить нельзя, хваля
Богов, любовницу и короля,
Сказал Малерб. Согласен с этим я,
И это правило всегда блюсти нам надо:
Лесть и спасет, и охранит.
Но вот как в древности платили боги
За похвалы. Однажды Симонид
Атлета восхвалить хотел в высоком слоге;
Но, рассмотрев поближе свой сюжет,
Увидел, что почти в нем содержанья нет.
О чем писать? Родители Атлета
Совсем неведомы для света:
Отец его — лишь скромный мещанин,
Для песнопения предмет ничтожный;
Известен лишь Атлет один.
И вот Поэт, сказав о нем, что лишь возможно,
Отвлекся в сторону: поставил
В пример всем доблестным борцам
Кастора и Поллукса, их прославил,
Да так, что похвала сим славным близнецам
Две трети заняла в создании Поэта
И только треть осталась для Атлета.
Когда Атлет прочел стихотворенье,
Он не обещанный талант Поэту дал,
А только треть одну; причем сказал,
Что за другие две вознагражденье
Дать Симониду те должны,
Кому они посвящены.
«Но все ж тебя я угостить желаю,
Прибавил тут Атлет; — приди на пир в мой дом,
Куда я избранных сегодня приглашаю:
В кругу друзей, родных мы время проведем».
Согласен Симонид. Быть может, он страшился,
Чтоб также и похвал, как денег, не лишился.
На славу праздник был:
Всяк веселился, ел и пил.
Вдруг подошел слуга к Поэту торопливо
И заявил, что у ворот
Два незнакомца ждут его. И вот
Пошел Поэт, а за столом шумливо,
Меж тем, все гости пьют, едят,
И тратить время не хотят.
Те незнакомцы — были близнецами,
Воспетыми его стихами.
Из благодарности за похвалы его
Они ему велели удалиться
Скорее с пиршества того:
Атлета дом был должен обвалиться.
Пророчеству свершиться суждено;
Подгнивший потолок внезапно обвалился
На пиршественный стол, на яства, на вино,
На головы гостей; пир грустно прекратился.
Чтоб совершилась месть полней
За оскорбление Поэта
Сломало балкой ноги у Атлета,
И искалеченных гостей
Спешили унести скорей.
Об этом случае прошла молва повсюду,
Дивился всяк такому чуду,
И вдвое начали ценить
Стихи певца, любимого богами.
И каждый добрый сын был рад ему платить,
Как можно более, чтоб предков восхвалить
Его стихами
Я возвращаюсь к теме. Я сказал,
Что лучше не жалеть похвал
Нам для богов; к тому ж для Мельпомены
Нет униженья торговать стихом,
И следует при том
Искусству нашему знать цену.
От высших милость — честь для нас;
Олимпу некогда был друг и брат — Парнас.
Ф. Зарин.
Басня заимствована у Федра, а также у Цицерона. Симонид — греческий поэт (558-468 до Р. X.), от которого сохранились незначительные отрывки; известны его элегии, лирических же стихотворений, восхваляющих атлетов, от него не осталось.
Стоглавый и стохвостый Драконы
(Le Dragon a plusiers tetes et le Dragon a plusiers queues)
У императора посланник падишаха
(Гласит предание) держал себя без страха,
И силы сравнивал обеих их держав.
Тут немец вымолвил, слова его прервав:
— У князя нашего есть многие вассалы,
Владенья чьи воистину не малы,
И каждый, в силу данных прав,
Своею властию, на помощь господину
Способен выставить наемную дружину.
Но рассудительно сказал ему чауш:
— Я знаю, кто и сколько душ
Здесь может выставить, и это очень живо
Напоминает мне рассказ,
В котором все хоть странно, но правдиво.
Из-за ограды как-то раз
Дракон предстал мне стоголовый,
На жертву броситься готовый.
Смертельным ужасом томим,
Я чувствовал, что кровь моя застыла в жилах;
Но страхом я отделался одним:
Достать меня он был не в силах.
Об этом думал я, когда Дракон другой
Стохвостый, но зато с одною головой,
Явился мне. Затрепетал я снова,
Увидев, как прошла сперва
В отверстие Дракона голова,
Путь проложив затем для остального.
Ваш господин — даю в том слово
Подобье первого, а мой-второго.
О. Чюмина.
Лев на ловле
(La Genisse, la Chevre et la Brebis en societe avec Le Lion)
Собака, Лев да Волк с Лисой
В соседстве как-то жили,
И вот какой
Между собой
Они завет все положили:
Чтоб им зверей сообща ловить,
И что наловится, все поровну делить.
Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала
Лиса оленя поимала
И шлет к товарищам послов,
Чтоб шли делить счастливый лов:
Добыча, право, недурная!
Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая
И озираючи товарищей кругом,
Дележ располагает
И говорит: «Мы, братцы, вчетвером».
И начетверо он оленя раздирает.
«Теперь давай делить! Смотрите же, друзья:
Лев на ловле
Вот эта часть моя
По договору;
Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;
Вот эта мне за то, что всех сильнее я;
А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,
Тот с места жив не встанет».
И. Крылов.
Крылов несколько изменил басню Лафонтена, заменив персонажей у последнего: телку, козу и овцу — хищными собакой, волком и лисицей. Лафонтен следовал в своем рассказе Эзопу и Федру, но критика справедливо находила странным сообщество льва с нехищными животными и дележ между ними пищи, в которой ни телка, ни коза, ни овца не нуждались. В старинном романе о Лисице, как и у Крылова, сообщниками в охоте и дележе взяты лев, волк и лисица. Кроме Крылова, басню переводили Хемницер («Львиный дележ») и Тредьяковский («Лев, телица, коза и овца»), сохранив неизмененным и содержание, и персонажей Лафонтеновой басни, а также Державин, заменив персонажей Лафонтена Медведем, Лисой и Волком.
Шершни и Пчелы
(Les Frelons et les Muches a miel)
По мастерству и мастер нам знаком.
Нашлись оставленные кем-то соты,
E рой Шершней, корыстные расчеты
Лелявший тайком,
Их объявил своими смело.
Противиться им Пчелы стали тут,
И вот, своим порядком в суд
К большой Осе перенесли все дело.
Но как постановить в той тяжбе приговор?
Свидетели согласно утверждали:
Близ сотов все они видали
С давнишних пор
Жужжащих, длинных насекомых,
Крылатых и весьма напоминавших Пчел;
К несчастию, любой из признаков знакомых
К Шершням бы также подошел.
Стремясь пролить возможно больше света,
Оса и Муравьев к допросу привлекла.
Увы! Не помогло и это!
Взмолилась тут одна Пчела:
«Помилосердствуйте! Прошло уже полгода,
И портятся запасы меда;
Успела тяжба разрастись,
Из медвежонка став медведем.
Ведь эдак далеко мы, право, не уедем!
Судье нельзя ли обойтись
Без пререканий и отсрочек,
Запутанностей всех и разных проволочек?
Пусть просто разрешат с Шершнями нам сейчас
Приняться для добычи меда за работы:
Тогда увидели бы, кто из нас
Из меда сладкого умеет делать соты?»
Но от Шершней на это был отказ,
И Пчелам отданы поэтому Осой запасы меда.
О, если бы дела такого рода
Имели все подобный же конец!
Хоть Турцию бы взять себе за образец
И здравый смысл-взамен законов свода!
Избавлены от лишнего расхода,
И не дразня судейских аппетит,
От нестерпимых волокит
Мы не страдали б бесконечно.
Ведь устрица, в конце концов,
Судье останется, конечно,
И лишь скорлупки для истцов.
О. Чюмина.
Заимствована у Федра.
Смерть и Несчастный
(La Mort et le Malheureux)
Один Несчастный каждый день
Звал Смерть к себе, в надежде облегченья.
Он говорил: «Прерви мои мученья!
Приди за мной, возлюбленная тень!»
Не отказала Смерть ему в услуге;
И вот открылась дверь, идет к нему она.
Но, увидав ее, он закричал в испуге:
«Что вижу я! Уйди! Ты мне страшна!
При взгляде на тебя кровь в жилах леденеет,
Могильным холодом твое дыханье веет!
Не подходи!
О Смерть! о Смерть! Уйди!»
Вельможный Меценат, проживший столь беспечно,
Сказал: хотел бы жить я вечно
Как нищий, жалкий и больной,
Но только б жить! до сени гробовой
Я жизни буду более чем рад!
«О Смерть, не приходи!» Так все тебе твердят.
Ф. Зарин.
Воля и Неволя
(Le Loup et le Chien)
Волк, долго не имев поживы никакой,
Был тощ, худой
Такой,
Что кости лишь одни да кожа.
И Волку этому случись
С Собакою сойтись,
Которая была собой росла, пригожа,
Жирна,
Дородна и сильна.
Волк рад бы всей душой с Собакою схватиться,
И ею поживиться;
Да полно для того не смел,
Что не по нем была Собака,
И не по нем была бы драка.
И так, со стороны учтивой подошел;
Лисой к ней начал подбиваться:
Ее дородству удивляться
И всячески ее хвалить.
«Не стоит ничего тебе таким же быть»,
Собака говорит, — «как скоро согласишься
Идти со мною в город жить.
Ты будешь весь иной, и так переродишься,
Что сам себе не надивишься.
Что ваша жизнь и впрямь? Скитайся все, рыщи,
И с горем пополам поесть чего ищи:
А даром и куском не думай поживиться:
Все с бою должно взять!
А это на какую стать?
Куда такая жизнь годится?
Воля и неволя
Ведь посмотреть, так в чем душа-то право в вас!
Не евши целы дни, вы все как испитые,
Поджарые, худые!
Нет! то-то жизнь-то, как у нас!
Ешь не хочу!-всего, чего душа желает!
После гостей
Костей, костей;
Остатков от стола, так столько их бывает,
Что некуда давать!
А ласки от господ, уж подлинно сказать!»
Растаял Волк, услыша весть такую,
И даже слезы на глазах
От размышления о будущих пирах.
«А должность исправлять за это мне какую?»
Спросил Собаку Волк. «Что? должность? ничего!
Вот только лишь всего:
Чтоб не пускать на двор чужого никого,
К хозяину ласкаться,
И около людей домашних увиваться!»
Волк, слыша это все, не шел бы, а летел;
И лес ему так омерзел,
Что про него уж он и думать не хотел;
И всех волков себя счастливее считает.
Вдруг на Собаке он дорогой примечает,
Что с шеи шерсть у ней сошла.
«А это что такое,
Что шея у тебя гола?»
«Так, это ничего, пустое».
«Однако нет, скажи».-«Так, право ничего.
Я чаю
Это оттого,
Когда я иногда на привязи бываю».
«На привязи? — тут Волк вскричал,
Так ты не все живешь на воле?»
«Не все. Да полно, что в том нужды?» — Пес
сказал.
«А нужды столько в том, что не хочу я боле
Ни за что всех пиров твоих:
Нет, воля мне дороже их;
А к ней на привязи, я знаю, нет дороги!»
Сказал, и к лесу дай Бог ноги.
Хемницер.
Содержание заимствовано у Эзопа и Федра. Хемницер ту же мысль и почти в той же форме выразил в другой басне: «Западня и птичка».
Волк и Ягненок
(Le Loup et l’Agneau)
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым
рылом
Здесь чистое мутить питье
Мое
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву».
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу».
«Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!»
«Помилуй, мне еще и отроду нет году»,
Ягненок говорит. «Так это был твой брат».
«Нет братьев у меня».- «Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Волк и ягненок
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи».
«Ах, я чем виноват?»-«Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.
И. Крылов.
Сюжет заимствован у Эзопа и Федра. Кроме Крылова, басню эту переводили на русский язык также Тредьяковский, Сумароков и Державин.